Наш собеседник – доктор технических наук, профессор, действительный член Российской и Международной инженерных академий, заслуженный деятель науки и техники РФ Павел Кириллов. Он работает в ГНЦ-РФ ФЭИ с 1950 года. Павел Леонидович -специалист в области теплофизики, входит в состав национального комитета РАН по тепло- и массообмену. Более 40 лет преподавал в ОИАТЭ, заведовал кафедрами теплофизики и атомных станций, является автором монографий, справочников и учебников. Награжден Орденом Трудового Красного Знамени, орденами «За заслуги перед Отечеством» IV степени, «Знак почета». Ему присвоено звание «Заслуженный работник атомной промышленности Российской Федерации.
20 августа Павлу Леонидовичу Кириллову исполняется 90 лет! Однако он по-прежнему на переднем крае науки – он советник директора отделения в ГНЦ-РФ ФЭИ имени А.И. Лейпунского.
Корр. Павел Леонидович, сейчас все чаще говорят и пишут о том, что советское образование было лучшим в мире, а в качестве подтверждения ссылаются на пример наших ученых, создавших отечественную атомную отрасль. Так ли это на самом деле?
Кириллов. Советское образование действительно было лучшим в мире, и я могу подтвердить это не только на собственном примере. Я учился в Московском энергетическом институте – МЭИ — на физико-энергетическом факультете — тогда это был закрытый факультет № 9, куда принимали по жесткому отбору для ПГУ. Естественно, никакого Минсредмаша тогда и в помине не было, он появился позже. Закончил институт в 1950 году. В выпуске группы было только десять человек. Очень интересная была группа! Преподаватели тогда еще ничего не знали про новую для них ядерную энергетику. Они рассказывали то, что им было хорошо известно. Например, специалисты по турбинам рассказывали про турбины, а по паровым котлам — про котлы. Был приказ – преподавать должны заведующие кафедрами. Заведующий кафедрой электрических машин рассказывал про электрические машины. Они рассказывали нам то, что сами хорошо знали – не формально, а по существу, поэтому образование получилось полноценным. Только по специальности «расчет ядерных реакторов» преподавал Савелий Моисеевич Фейнберг. Личность совершенно исключительная. По образованию он был архитектором, с 1946 г. работал в Лаборатории №2 АН СССР (ныне Курчатовский институт). До этого занимался теорией упругости и пластичности, разработал математические методы расчета первых ядерных реакторов. Идея первой атомной станции принадлежит ему. Идея РБМК – тоже его, она была поддержана Игорем Васильевичем Курчатовым по одной простой причине. Для того, чтобы делать ВВЭР, нужны были корпуса, а в России тогда не было заводов, способных производить их. Но, когда он приехал на Ленинградскую АЭС, где строился РБМК, он удивился сложностям конструкций и, как говорят, сказал: «Ребята, эта техника не для нас!». Это было задолго до Чернобыльской аварии! Моя дипломная работа в 1950 году состояла из 11 листов чертежей и пояснительной записки, включала термодинамический расчет схемы, физический расчет ядерного реактора, тепловые и прочностные расчеты всех его элементов. Сейчас диплом такого объема никто не делает, разве что пятую или десятую часть от него.
Корр. Вы много лет проработали в ФЭИ бок о бок с Александром Ильичом Лейпунским. Каким он был руководителем — этот выдающийся ученый?
Кириллов. Лейпунский давал своим сотрудникам полную свободу действий и ждал от нас самостоятельности. Он говорил: «Надо заниматься таким-то вопросом (например, жидкими металлами) — как заниматься – дело ваше. Надо для этого построить стенд». — «Какой?» — «Подумайте сами!». Сначала мы работали наощупь. Отношения между людьми были нормальные. Все знали, у кого какие успехи, какие промахи. Надо делать – делали, и всё. Лейпунский говорил: «Ставьте эксперименты, какие вы считаете нужными, чтобы получить ответ». Для циркуляции жидкого металла нужны насосы. Александр Ильич повез меня в ЦКБМ. Там два начальника: один — начальник бюро, другой – начальник лаборатории. Сидим вчетвером за столом, Лейпунский говорит: «Нам надо сделать два насоса для жидкого металла». — «Какие вам насосы нужны?» — «Центробежные, конечно». — «Какие параметры?» — «А это Кириллов вам скажет». А что Кириллов скажет? Я еще ничего не знаю. «На какой вам расход нужно?» — «Вот на такой примерно расход». — «Давайте, ребята, на такой расход делать». Возвращаемся с Александром Ильичом в машине из Москвы, он говорит: «Больше я туда не поеду. У меня и так дел полно. Вы взаимодействуйте с ними, а меня только ставьте в известность». Вот такой был стиль работы.
Корр. Значит, дело не только в качестве тогдашнего профессионального высшего образования, но и в правильном руководстве учеными?
Кириллов. Это действительно так. Я завидую системе образования 40-50-х годов прошлого века и совсем не завидую образованию нынешних студентов. Когда я ознакомился с образовательными стандартами для бакалавров и магистров – будущих работников атомных станций – я пришел в ужас. Так называемая Болонская система и ряд других новаций типа введения системы зачетных баллов ведут к снижению качества образования, к необратимым последствиям – девальвации образования. Даже говорят о деградации инженерного образования в России, во всяком случае, в той отрасли, в которой я работаю – атомной энергетике. Качество подготовки кадров в атомной энергетике за последние 15-20 лет постоянно ухудшается. В числе причин такого положения можно назвать отсутствие у студентов интереса к получению действительных знаний и неадекватная оплата труда сотрудников вузов. Большой отрыв вузовской научно-исследовательской деятельности от задач, приближенных к практике, по причине слабого оснащения современным оборудованием большинства вузов – еще одна причина упадка интереса к образованию.
Один из главных вопросов подготовки инженеров — готовим ли мы их в высшей школе с прицелом на определенную деятельность для заданного этапа развития техники. Программы подготовки отстают в лучшем случае на пять лет. Подготовка настоящих специалистов – это искусство, которое требует огромных вложений со стороны государства. Это непременное условие для формирования полноценных профессионалов, способных не только мыслить, но самих себя развивать. Сейчас деньги на науку в вузах распределяет Министерство образования и науки. Деньги там небольшие, но все равно они часто идут на подготовку специалистов, многие из которых не будут работать по специальности. Государство просто теряет эти деньги.
Корр. Но ведь модернизация образования направлена на повышение качества обучения, на конкурентоспособность образования. Близки ли мы к этой цели?
Кириллов. Думаю, пока нет. Взять хотя бы один фактор модернизации, о котором не говорил только ленивый, — ЕГЭ. Задумано как будто совсем неплохо, но в итоге «хотели, как лучше, а получилось, как всегда». Причина очевидна. Болезнь нашего времени – отсутствие профессионализма, такое впечатление, что руководители стали бояться профессионалов. Когда говорят об образованных людях, то это действительно тонкий слой общества, состоящий из пожилых стареющих «динозавров». Подпитки этого слоя практически не происходит. Существует и циничный взгляд на образование – якобы современному обществу нужны только хорошие исполнители. Поэтому вся система образования настроена на отбор, выращивание и дрессировку хороших исполнителей, а учить думать молодых людей совершенно не нужно. А посему кадровый голод во многих отраслях нашего общества уже налицо и с каждым годом он усугубляется.
Корр. Раньше деньги на научные исследования давало государство. Как сейчас обстоят дела с финансированием науки?
Кириллов. Раньше государство верило крупным ученым, которые в большинстве своем самостоятельно ставили цели или предлагали государству задачу и метод ее решения. И государство спрашивало за результат, давая деньги. Например, у всех на слуху Королев, Курчатов, Келдыш, Лейпунский. Было и другое – государство само ставило задачу, исходя из насущных потребностей отраслей промышленности и хозяйства, но тоже требовало результат. Металлургические институты работали на Министерство металлургии, энергетические – на Министерство энергетики. Все было четко и понятно. Фундаментальные исследования тоже проводились, и, если во главе министерства был профессионал, он способствовал этим работам. И не было такого Министерства науки, как сейчас, которое призвано поддерживать фундаментальные исследования, как обычно с неопределенным результатом. Вот вам грант или контракт – через два года дайте результат! В фундаментальных исследованиях такого не бывает и не может быть!
К слову сказать, не так давно во Франции, которая является одним из мировых лидеров в атомной энергетике, решили перестроить систему финансирования фундаментальной науки, созданную еще президентом Шарлем де Голлем – так во Франции появилось министерство науки, чтобы правительство не только распределяло деньги, но и указывало ученым, на что их нужно тратить. После этого две тысячи заведующих лабораториями объявили забастовку под лозунгом «Ученый – не добытчик денег!». В конце концов министерство пообещало им, что они будут участвовать в распределении денег. Но сам факт этой забастовки говорит о том, что ученые поняли, чем это грозит, потому что деньги стали распределять чиновники. А у чиновников свои принципы, тендеры, конкурсы, с заранее определенными результатами, принципы, далекие от науки.
Сейчас ученым говорят, что они должны добывать деньги сами, ученых хотят превратить в менеджеров. Но ученый, действительно, не добытчик денег!
Подготовил Сергей Коротков