1.
Электричка «Москва – Калуга» набита битком. Мне везёт: удаётся-таки найти местечко. Можно всю дорогу читать «Зубра» Даниила Гранина. Сидящие рядом спят. Благодаря книге я не чувствую времени, которое отстукивают колёса, ибо нахожусь в другом, заданном автором и его героем… Ну, вот, народ зашевелился, потянулся к выходу. Не пора ли и мне?
— Не торопитесь, это ещё Балабаново, — говорит мой проснувшийся сосед. – Вам же на следующей, где похоронен Тимофеев-Ресовский?
— Ну, да, — отвечаю растерянно.
— Захватывающее чтение? А я работаю с некоторыми из тех, кто участвовал в травле Зубра. Ехал и думал о подлости, о том, как разумное устройство сталкивается с хаосом…
— А казалось, сладко спали.
— Ха-ха-ха, сладко! Я из тех, кто страдает бессонницей.
— Вас, что, мучает совесть? – интересуюсь я.
— А Вы заставляете держать удар… Совесть, слава богу, не спит, а что касается – мучает, да, бывает, как у всякого нормального, смею надеяться, человека. Стараюсь, однако, не путать, что такое хорошо и – наоборот, не позволяю делать из себя марионетку, разоблачаю…
— Вы – следователь?!
— Математик, профессор местного ВУЗа – Ромен Васильевич Плыкин, — представляется он.
Так мы познакомились, вместе спрыгнули на свою платформу и ещё минут пятнадцать торопливо прошли-пробежали по зимнему, звенящему от мороза, Обнинску в сторону моего дома. Я пригласила Ромена Васильевича принять участие в читательской конференции по книге «Зубр», которую мы, библиотекари, как раз старательно готовили в нашей библиотеке. Мне было очевидно, что мой новый знакомый не только много знал по данной теме, но и мог соответственно сформулировать свои взгляды, выразить определённую позицию. Поэтому позднее, уже на самой конференции, быстро разогрел и завёл зал, подтолкнул к диспуту. У него сразу обнаружились сторонники и противники. Одни поддерживали, подбадривали репликами с места, другие требовали покинуть сцену. Плыкин расхаживал, как кот учёный, туда-сюда и убеждённо, с напором, говорил, обличал, призывал к ответу…
— Ярко, но не дипломатично, — подумала я, — безжалостно припечатывает, словно примеряя на себя роль судьи истории…
Мы не подружились, но в его последующие визиты в библиотеку стали немного общаться. Книжный человек, он постоянно вылавливал какие-то новинки в московских магазинах и рекомендовал нам, прося в свою очередь знакомить его с полезными журнальными публикациями. Попутно ему хотелось и просто поговорить, как всякому общительному человеку. В поле интересов Ромена Васильевича были следующие темы: природа творчества, альпинизм, свобода и зависимость, сила и предательство, Болгария – родина отца, источник света и принцип интерференции, живопись, точка абсолюта, социальное варварство, некачественное образование, любовь и рабство, бессмертие…
Рассуждая и давая какие-то ответы, он бывал не только серьёзен или вдохновенен, но и несколько ироничен по отношению к самому себе.
— Хорошая черта, — отметила я, — как сказала Инна Лиснянская, любимая моя поэтесса, «кто прав всегда, тот никогда не прав».
Имея имя в математических кругах, выезжая по приглашению то в Японию, то в Америку, то в Европу на какие-то симпозиумы, он подсмеивался над своим корявым английским, над собственной ленью, да над многим в себе, и тут же называл других, кем восхищался, кому он не чета… Не завидовал! Вот уж этого, уверена, он был вообще напрочь лишён. Обожал талант.
2.
Мы снова в электричке. За окном весна. На мелькающих пригорках угадываются веснушки: мать-и-мачеха… Сколько лет мы уже знакомы с Роменом Васильевичем? Не помню. Годы считать – дело неблагодарное.
Он жалуется на своих студентов, спящих на его лекциях или откровенно валяющих дурака.
— Я их очень даже понимаю. Молодость, весна, да и наука Ваша – скучнейшая, сложнейшая, — вступаюсь я, возмутительно задевая за живое профессора.
— Давайте-ка я проверю Вас, на что Вы способны в неинтересной науке, — говорит он тоном, не терпящим возражения.
— Напрасные хлопоты, — отвечаю. – Тут я остановилась на уровне седьмого класса, а контрольные в последующих, с восьмого по одиннадцатый, решали за меня мои продвинутые товарищи. Мне совершенно не хотелось идти по математической линии. Если бы не успехи по другим предметам, вылетела бы из школы…
— Послушайте теорию относительности, — обрывает он меня и начинает довольно увлекательно излагать, время от времени проверяя, как я усваиваю.
Честно говоря, я испытываю не только гордость, но и наслаждение – от понимания. Как же это красиво и интересно!
Ромен Васильевич не только хвалит меня, но и показывает, до каких знаний я дотягиваюсь. Время летит незаметно…
На московскую землю я, можно сказать, ступаю уже другим человеком. Сам Плыкин называет меня потенциальным математиком! В приподнятом настроении мы с ним разбегаемся в разные стороны — каждый по своим делам.
Но до самого вечера меня греют воспоминания об утренней совместной дороге. Наконец моя суета в столице завершена, я снова ныряю в электричку и пытаюсь вспомнить ту самую теорию… или теорему… или бог знает что. В голове – ни-че-го! Всё напрочь забыто! Перекипело и навсегда испарилось. Могу это объяснить лишь нестойким случайным интересом. Чем же ещё?!
Позднее всё выложила Ромену Васильевичу. Он не захотел согласиться с моими доводами. Почему? Наверное, ему приятнее было видеть во мне человека …как бы эпохи Возрождения. Он высоко оценивал некоторые мои творения. Человек избыточный, видимо, верил, что, коли я пишу стихи, рисую (кое-как, по моей собственной оценке), то непременно всё прочее мне тоже по плечу.
— Как это всё происходит, например, рождение стихов? – спрашивал он, желая услышать подробную исповедь.
Ромен Васильевич не скрывал, что желает проверить алгеброй гармонию.
Но мои простые ответы его не устраивали, он ждал от меня раскрытия величайшей тайны, никак не меньше. Я же излагала общеизвестные, ничего не объясняющие вещи: как накатывает, само во мне звучит, требует выхода… Иногда выдавала экспромты. Эта сиюминутность творчества, происходящая буквально на глазах, его поражала.
Знакомясь с моими стихами, он находил в них нечто, что волновало его как исследователя. Он считал, что именно мне следует работать с юношеством, направлять и развивать склонность мальчишек и девчонок к сочинительству. Поэтому и втянул меня в работу ежегодной Всероссийской конференции «Юность. Наука. Культура», проходившей в Обнинске на высоком уровне. Восхищался Львом Ляшко, её основателем и вдохновителем. Я вела секцию «Литературное творчество», день и ночь читала написанное ребятами, одуревала от нагрузки, но выискивала таланты, откапывала их, хотя и редко. Что поделать, тут не бывает серийного производства!
— Надо будить спящие способности! – говорил Ромен Васильевич.
Эльвира Частикова